TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?


Проголосуйте
за это произведение

[ ENGLISH ] [AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]


Русский переплет

Иван Филимонов

 

ИСТОРИЯ О ЗАКОЛДОВАННЫХ ПРИНЦАХ

 

* * *

 

Самое чудовищное воспоминание детства - это когда меня целовал дедушка. Он будто хотел всосать огромным мокрым ртом всего меня, и я плотно поджимал губы и не дышал. А после, прячась за спинами взрослых, тайком вытирал вокруг своего рта дедушкины слюни.

Это случалось раз в год, когда меня привозили в поселок на лето. И при встрече я держался от дедушки подальше в надежде, что он про меня забудет. Но тщетно.

Однажды я не выдержал и сказал:

- Фу, дедушка, как ты противно целуешься.

Дедушка виновато улыбнулся.

Наверно, он не умел по-другому.

 

* * *

 

Дедушка жил с бабусей в своем кирпичном доме с тремя комнатами, кухней и терраской.

Большую комнату называли залом. Стены там были сине-фиолетовые, с золотым рисунком в виде виноградных листьев и гроздей. Если случайно их коснуться - на руке и стене оставались следы.

- Не обтирай углы! - сердилась бабуся.

Но я и не обтирал. Просто дома, в городе, стены можно было испачкать только карандашами.

 

* * *

 

По случаю гостей обедали в зале. Круглый стол раскладывали в овальный, накрывали скатертью и сверху - клеенкой и заставляли снедью.

Я жевал медленно, словно нехотя, больше слушал и глазел на взрослых.

Папа, как всегда, балагурил. Мама смеялась и изредка укоризненно говорила:

- Володь!

Бабуся, мамина мама, иногда выходила на кухню за сменой кушаний. Тогда мама присоединялась к ней.

Дедушка ел. Но он ел не просто. Он ел страшно.

Когда дедушка вгрызался в кусок мяса, его рот широко раскрывался (не рот, а печь, где пекут хлеб), правое веко дергалось, а глаза закатывались так, что были видны только молочные белки. В такие моменты я отводил от дедушки взгляд и лишь подсматривал, как на страшное место в фильме.

В это время папа расходился и шутил вовсю. За столом воцарялся дух веселости. Даже бабуся не выдерживала и кисло посмеивалась.

Один дедушка не смеялся. Он сосредоточенно жевал. И было видно, что он шуток не понимает. Даже когда мой папа объяснял ему, почему всем весело, он с серьезным видом выслушивал, произносил: "А-а..." - и оставался невозмутимым.

Может быть, шутки не доходили до него: дедушка плохо слышал. Когда-то он был шахтером и побывал в аварии. И от шахты у него, кроме пенсии и ржавой вагонетки, осталась глухота на правое ухо.

"Глухой черт!" - срывалась иногда на него бабуся. Правда, не на людях. На людях считалось неприличным.

 

* * *

 

Наутро я просыпался на разложенном диване в зале. Рядом сидел дедушка и весь лучился.

- Выспунькался? - спрашивал он и щурился от счастья.

- Да-а-а, - отвечал я и потягивался, выгибаясь в спине.

- Потягушеньки! - радостно говорил дедушка.

Я смущался. Я не знал, что говорить. Мне было хорошо.

- Тю-у, - раздавался голос бабуси. - Ты чего здесь сидишь?

Дедушка поворачивался на голос, и за расстегнутой рубашкой показывалось круглое пузо и на нем, как закрытое веко, - выпуклый пупок. Казалось, он вот-вот откроется, и оттуда глянет на меня внимательный глаз.

- Ты сделал, что я тебе говорила?

Дедушка нехотя поднимался и уходил.

Начиналось первое утро в доме дедушки.

 

* * *

 

Потом я разглядывал свой пупок. У меня он был ямочкой. И пузо раздувалось только в большие праздники, а в будни было ровным, хотя тоже голым.

 

* * *

 

Как-то после завтрака я выбежал из дома и прямиком дунул на улицу.

Дедушка и бабуся стояли возле калитки под невысокой липой.

- Дедушка, догони, - предложил я.

- Мне тебя и догонять нечего, - сказал дедушка.

- А спорим: не догонишь!

- Догоню.

- Спорим!

- А вот! - и дедушка резко протянул ко мне руку.

Я увернулся и задал стрекоча. Дедушка сделал несколько широких шагов за мной и остановился. Я отбежал, обернулся и запрыгал на месте от возбуждения.

- Не догнал, не догнал, не догнал!

- Тю-у, - сказала бабуся.

Дедушка посмотрел на бабусю, на меня, и на его лице появилась смущенная улыбка.

Не догнал.

 

* * *

 

Все лето бабуся хлопотала по хозяйству и занималась огородом. А дедушка уезжал работать - строить кирпичные дома. Это называлось "шабашить". Он привозил деньги, которые бабуся заворачивала в большой носовой платок, а платок засовывала под постельное белье в шкаф.

Один раз я зашел в зал и увидел, как она это делает.

Бабуся дернулась, но поняла, что поздно.

- Ты только никому не говори, - сказала она.

И в тот же день перепрятала деньги.

 

* * *

 

Пока дедушка еще не уехал шабашить, я спал на разложенном диване в зале. А после - в крохотной спальне на его кровати со скрипучей панцирной сеткой.

Бабуся меня никогда не будила. Я вставал сам, когда высыпался или разбуженный мерным боем настенных часов в зале.

 

* * *

 

Я страшно боялся темноты и ночью ходил "на двор", зажигая по дороге во всех комнатах свет. А на обратном пути тушил. От последнего выключателя я пулей несся на кровать, укрывался с головой одеялом и замирал, прижавшись к настенному ковру. Было тихо, только тикали ходики и настенные часы в зале с большим маятником и торжественным боем. Вокруг бесшумно плясали страшилища, черти, домовые и что-то тяжелое, бесформенно ужасное. Но мне почему-то казалось, что под одеялом меня никто не тронет. Я высовывал один нос, чтобы легче дышалось.

Бабуся ложилась всегда позже. Бывало, я еще не засыпал. Она, судя по шороху, раздевалась, поворачивалась в угол к иконе и шептала молитвы. Я разбирал только "Господи Исусе". Когда она кончала и, скрипя панцирной сеткой, ложилась на соседнюю кровать, я иногда жалобно просил:

- Ба, иди ко мне.

- Тю-у, - удивлялась она, - ты еще не спишь?

- Ба, ну иди ко мне.

- Вот еще. Спи.

- Ба, - не унимался я. - Мне страшно.

Она снова скрипела панцирной сеткой, одолевала небольшое расстояние между нашими кроватями и ложилась ко мне спиной. Я чувствовал присутствие ее большого теплого тела, успокаивался и, сморенный бдением, тотчас засыпал.

 

* * *

 

Целыми днями я бегал на улице. Иногда пропускал обед, приходил к вечеру. Бабуся в очередной раз грела жирный борщ. Я не любил жареного лука, в изобилии плававшего в пятнах жира, и не сразу принимался за еду: мял пальцами хлебный мякиш и клал в рот маленькие вкусные шарики. И тогда бабуся, не выдержав, говорила:

- Ешь, гад, а то простынет.

 

* * *

 

В дождливую погоду я забирался на диван с огромной толстой книгой, единственной в доме дедушки, и клал ее на колени.

Книга была старинной на вид. Название и рисунок на обложке затерлись. Корешок в некоторых местах отошел, обнажив марлю. От первых листов остались лишь рваные края у сгиба.

Аккуратно, чтобы не разлетелись, я перелистывал страницы с желтыми от времени разводами и разглядывал картинки, добрые и страшные.

Как-то бабуся мельком увидела одну. На ней заколдованный принц сражался против огромных крыс.

- О страшенный, - выразилась бабуся. И спросила: - Черт?

 

* * *

 

Заколдованный принц защищал крохотную принцессу.

Прошло время, и она полюбила его. Принц преобразился в прекрасного юношу. Они поженились и, наверно, жили долго и счастливо.

 

* * *

 

Как замечательно на улице после дождя. Зайдешь босиком в колею от грузовика, и прохладная жидкая грязь щекочет, выдавливаясь между пальцами. Хоть беги. Но вдруг где гвоздь или битое стекло? И передвигаешься осторожно. Сначала выполаскиваешь от грязи ступню, а потом подошвой нащупываешь, куда ступить.

 

* * *

 

По мальчишеской улице увлечения проходили волнами. Две недели футбол, неделя казаки-разбойники, потом жопки, потом грибы, потом карты, шахматы, прятки и потом, потом, потом...

Потом пришло увлечение самолетами.

Петька Ядыкин, самый старший из ребят, сделал самолет, привязал его за крыло и начал крутить вокруг себя.

Это было зрелище!

Самолет то взлетал ввысь, то стремительно пикировал, то кувыркался в воздухе.

Ребята просили покрутить и, попробовав, брались за инструмент.

К концу недели самолет был у каждого. "Кукурузники", истребители, бомбардировщики, пассажирские с шумом рассекали воздух. Для эффекта на носы фюзеляжей приделывались пропеллеры, и в полете они крутились и урчали, как у настоящих самолетов с моторами.

Как всегда, улица оказалась не столь широкой, как хотелось бы, и случайно столкнувшиеся самолеты подсказали воздушные бои.

Сначала самолеты летали друг за другом вдогонку. Но скоро дошли и до лобовых атак. Первыми разлетались в щепки пропеллеры, а гвозди, на которых они вращались, расщепляли фюзеляжи и крылья.

В лобовых столкновениях обычно один из соперников разваливался на куски. Побежденный наспех сбивал свой самолет, чтобы вновь вступить в бой. А победитель рисовал на носу фюзеляжа красную звездочку.

Я был самым младшим. Я ходил и клянчил покрутить. Иногда мне давали. Но чаще приходилось смотреть и переживать за товарищей.

По случаю, дедушка оказался дома на пересменке между шабашками. И он сделал мне деревянный самолет. Я стоял рядом, наблюдая за дедушкой, высказывал свои пожелания и от нетерпения подпрыгивал.

Я был счастлив! У меня свой, собственный, личный самолет!

Правда, он летал плохо: кувыркался в полете и выровнять его было делом нелегким.

И поначалу я не участвовал в боях. Но как устоять от соблазна! И я решился.

...Самолет разбился в четвертом бою. Дедушка сделал крылья из двух планок, скрепив их посередине гвоздями. При столкновении одна планка треснула и отскочила, причем так, что ее остатки с гвоздями остались торчать в фюзеляже. Это казалось бедой непоправимой.

Я плакал. Но никто мне не был виноват. И я плакал от потери.

 

* * *

 

Всеобщее восхищение и зависть вызывал второй самолет Петьки Ядыкина. Петька сделал себе "Илок", копию штурмовика-истребителя времен Великой отечественной.

Крылья он выпилил из одного куска фанеры, и они выгибались краями вверх и втапливались в фюзеляж тютелька в тютельку, нигде не высовываясь.

Петька показал мне рисунок в журнале, чтобы я смог оценить работу, и спросил:

- Ну как?

- Зэкински, - сказал я. И добавил: - Зашибись.

"Истребок" был послушен малейшему движению руки, устойчив даже после столкновений и прочен, потому что состоял всего из трех деталей. Это была настоящая летающая крепость. Не каждый решался сразиться с Петькой.

Однако и "Илок" в конце концов развалился. Юрка Соколов подшиб его так, что фюзеляж с семью звездочками под кабиной отлетел в сторону, и Петька продолжал крутить вокруг себя вертящееся монокрыло.

Петька не стал чинить самолет и его останки отдал мне. Дедушка истребитель сколотил. Но я не выносил его на улицу: боялся, что кто-нибудь позарится и отберет.

 

* * *

 

Однажды я увязался за ребятами на речку купаться.

Но тогда я так и не окунулся: в двух шагах от берега я напоролся на отколотое бутылочное дно. Из воды я выбрался на четвереньках. Рана оказалась глубокой: кусок мяса на пятке буквально висел на тонкой перемычке.

Юрка Соколов промыл мне рану от ила, приложил подорожник и надел носок.

Ребята накупались, и мы отправились в поселок. Раненая нога в сандалии не помещалась (было больно), и я замял задник.

Я прохромал до дома несколько километров и какое-то время пытался скрывать случившееся от бабуси.

Но она скоро заметила мое странное поведение.

- Ты что? Хромаешь?

- Да-а, - как можно беспечнее попытался я уйти от разговора, - порезался.

- Ну-ка, дай посмотрю.

Я нехотя сел на диван, положил ногу рядом и осторожно снял носок.

Бабуся, как увидела мою пятку, ахнула:

- Что ж ты, поганец, молчишь!

И со словами "Где тебя черти носили?" она вышла из зала.

- Только не йодом! - жалобно сказал я ей вслед.

Бабуся вернулась с лекарствами. Она промыла рану шипучей водой, густо намазала бинт белой мазью и наложила повязку. Мазь приятно охладила воспаленную рану.

Конечно, мне пришлось выложить про самовольную отлучку на речку.

Когда иссякли бабусины причитания и возгласы возмущения, я облегченно вздохнул. Я опасался выволочки, а мне всего-навсего запретили "казать нос на улицу". Домашнее заточение наказанием даже не показалось.

 

* * *

 

Я не появлялся на улице бесконечно долго - больше недели. Я играл дома и во дворе.

 

* * *

 

Я выстраивал все свои игрушки посреди зала, усаживался на шерстяной дорожке и погружался в особую жизнь.

Я ездил на машине с подъемным краном. Руль в кабине поворачивал передние колеса. Стрела вращалась и поднималась-опускалась. А крючок на толстой нитке мог подцеплять разные штуковины.

На самосвале с опрокидывающимся кузовом я перевозил кубики и желтого жирафа. А когда ставил кегли и сбивал их шарами, ко мне присоединялся кот Барсик. Он вылетал внезапно, несся за шаром, а потом отскакивал в сторону с поднятым трубой хвостом.

Я привязывал к нитке бумажку бантиком, и начиналась новая игра.

Коту она надоедала раньше, чем мне, и он прятался под диваном. Тогда я устраивал на него настоящую облаву. Я по пояс, ногами вперед, залезал под диван и вслепую выгонял оттуда кота, натыкаясь на давно потерянные пластмассовые шары и собирая на колготах клочья пыли. Как только я вылезал, хитрое животное снова исчезало за диваном. Я повторял операцию, пока мне не удавалось отогнать кота от укрытия и он, задрав хвост, не уносился искать спасения в другую комнату.

Если мы поднимали слишком много шума и пыли, вмешивалась бабуся.

- Прекрати гонять кота, паразит! - возмущалась она, и нас разъединяли.

 

* * *

 

Помню, с каким удовольствием я стучал пластмассовой кеглей по муравьям, от которых оставались мокрые следы. Я знал, что это нехорошо, и с упоением лупил по серым бетонным плитам, по которым ползали черненькие муравьи из растревоженного мною муравейника.

Это было в ту же неделю домашнего заточения, на дорожке, ведущей от крыльца к калитке.

 

* * *

 

Иногда я заглядывал в вагонетку у сарая. Вагонетка была ржавая, пористая и колкая на ощупь и всегда полная воды.

При моем появлении крошечные существа уплывали вниз. Но скоро возвращались и замирали у поверхности. Они были серые, скрюченные, как запятые, и мохнатенькие.

В вагонетке отражались небо и нависшие ветки яблони. Но если нагнуться так, чтобы на воду падала тень от головы, то на дне можно было разглядеть бархатные черно-серые листья. Над ними изредка неторопливо проплывали крохотные красные шарики, перебирая ворсинками лапок.

* * *

 

Бабуся часто произносила грубые слова, но она не вкладывала в них злой смысл. Просто она так говорила. Но чаще всего она произносила:

- А мне не наравится.

Ей "не наравились" мой папа, дедушка, соседи, мои товарищи по улице. Она всех передразнивала и видела в людях только их недостатки.

У бабуси была единственная подруга, о которой она говорила мне:

- Пойду к татарке.

Татарка была косая, такая же полная, как моя бабуся, и жила на соседней улице.

 

* * *

 

Когда бабуся припазднивалась от татарки, кот Барсик поджидал ее на углу улицы и провожал до самого дома.

Бабуся становилась к кухонному столу и готовила ужин. Барсик терся о ее ноги и мявчил, напоминая о себе. Случалось, бабуся нечаянно наступала на оголодавшего кота. Раздавался короткий взвизг.

Бабуся отпихивала кота босой ногой и в сердцах восклицала:

- Мявчишь, гад! Путаешься под ногами!

 

* * *

 

Однажды я из ребячьей шалости убрал из-под бабуси стул, когда она садилась, и бабуся грузно завалилась на пол.

Бабуся тяжело поднялась и попыталась, прихрамывая, догнать меня. Но я бегал вокруг круглого стола, стоявшего посреди зала.

- Ах ты, гад! - сокрушенно сказала она. - А если бы я убилась?

 

* * *

 

Потом мне было ужасно стыдно за свой глупый, неумный поступок. О таком стараешься и не вспоминать.

Но ведь это сделал я. И никуда от этого не деться. Разве что спрятаться за молчанием.

Одно оправдание таким поступкам - я больше их не повторял. Может быть, они наши обереги, и, совершая их, мы удерживаемся в будущем от более страшных.

 

* * *

 

Когда дедушка возвращался с "шабашки", я перекочевывал на ночь в зал. И с удивлением обнаруживал, что дедушка громко храпит. Так громко, что я слышал его в зале.

Потом, через несколько лет, когда я подрос, дедушка с бабусей решили развестись.

Судья спросил бабусю о причине развода, и она ответила:

- Он дюже храпит ночью.

В зале суда загоготали.

А когда о том же спросили дедушку, он ответил, что бабуся ругается неприличными словами.

В зале снова засмеялись. Хотя чего тут смешного?

 

* * *

 

После развода с бабусей дедушка поселился в Харькове с другой бабушкой. Ее я видел один раз, когда мы с родителями заезжали к ним на машине.

 

* * *

 

Дедушка разводил кроликов и пообещал одного на обед.

- Дедушка, когда будешь снимать шкуру, - попросил я его, - позови меня. Я тоже хочу.

- Ты устал с дороги, - ответил дедушка. - Ляг, поспи.

- Ты только обязательно меня позови, - настаивал я. - Я хочу сделать чучело.

- Ладно, ладно, - сказал дедушка. - Иди отдохни.

Когда я проснулся, сразу спросил:

- Где дедушка?

- За сараем, - ответила бабушка.

- Он не снял еще шкуру?

- Что ж, он тебя дожидаться будет? - спросил отец.

Я побежал за сарай. Кролик уже висел без шкуры, и только кончики лапок оставались мохнатыми.

- Дедушка! Почему ты меня не разбудил!

- Ты так крепко спал: было жалко будить.

- Я же просил!

Дедушка виновато улыбнулся.

- Я же тебе говорил, - сказал я примирительно, - что хочу сделать чучело. А ты лапки у шкуры отрезал.

- Там когти, - объяснил дедушка.

Я соскоблил с внутренней стороны шкуры жир и кусочки мяса. Потом пересыпал солью, чтобы довезти до дома, скатал и сложил шкуру в целлофановый пакет.

Но чучела так и не сделал. Шкура не высыхала и несильно, но попахивала. Надо было как-то выделывать ее, а как - я не знал. И в конце концов ее пришлось выбросить.

 

* * *

 

С тех пор я не виделся с дедушкой, хотя он, наверно, живет и поныне и, надеюсь, здравствует.

 

* * *

 

С бабусей все обстояло наоборот.

После развода с дедушкой она часто приезжала к нам в город и подолгу жила в моей комнате.

 

* * *

 

Как-то папа отдал мне свой ремень. Я проделал в нужном месте дырку и примерил его. Ремень чуть не вдвое опоясывал меня.

- Давай отрежу, - предложила бабуся.

- Не надо, - твердо сказал я, снял ремень и засобирался на улицу.

Бабуся не настаивала. Она была подозрительно тиха и сосредоточенна.

- Ты только смотри не отрежь ремень, пока я буду гулять, - строго сказал я.

На бабусином лице появилась смущенная улыбка, будто ее поймали за руку за постыдным занятием.

- А как ты догадался?

- Не знаю, - ответил я и тоже смущенно улыбнулся.

Но я быстро взял себя в руки и напустил серьезности:

- Ты поняла? Не отрезай. Мне так нравится.

Бабуся ничего не пообещала. Но и не отрезала.

 

* * *

 

Ко мне часто приходил Сашка, мой товарищ. Он замечательно лепил, и мы проводили по полдня, играя в солдатиков и пластилиновых индейцев и ковбоев на конях.

Приходя домой, я обычно спрашивал:

- Мне никто не звонил?

- Звонил, - как-то ответила бабуся.

- Кто?

- Ну, этот, заикастый. - И она очень похоже передразнила, как он заикается. - Он на Петьку Кривого похож. Такой же, весь в прыщах.

- А ты, знаешь, на кого похожа? - вспылил я.

- На кого?

- На бабу ягу. Бабуся-ягуся.

Бабуся открыла рот. И закрыла.

Вечером ко мне пришла мама. За ней - бабуся.

- Зачем ты обозвал бабушку? - спросила мама.

- А зачем она Сашку заикастым обзывает? И дразнится еще.

- Он мне не наравится, - сказала бабуся.

- А мне не нравится, что ты на него обзываешься.

- Вылитый Володька, - сказала бабуся. "Володька" - это мой папа.

- Ты должен попросить прощения у бабушки, - сказала мама.

- Не буду, - сказал я, набычившись. - Пусть она попросит прощения у Сашки.

Бабуся вышла из комнаты.

- Ты не прав, - сказала мне мама. - Бабушка тебя воспитывала. А ты?

- А что она обзывается на Сашку!

...В тот раз я попросил прощения. Я стоял насупленный и смотрел в пол.

- Извини меня, бабушка, - сказал я. И добавил: - Только ты на Сашку больше не обзывайся. И не кривляй его.

 

* * *

 

Я все время говорил "мой дедушка" или просто "дедушка", потому что у меня был один дедушка. Другой - умер до моего рождения от рака легких. А другой - погиб во время войны под Кенигсбергом в 1944-м году. Вот этот, погибший, был моим родным дедушкой. А живой - неродным. Так говорили взрослые. Но я не понимал, что это значит. У меня был всего один дедушка.

 

* * *

 

О двух других дедушках я знаю только по фотографиям. От одного их осталось много. А от маминого папы - всего одна. Он на ней в гимнастерке и фуражке со звездой. На обороте подпись: "Маруси на память. Смотри нерви".

 

* * *

 

Вот и все, что я могу рассказать о своем дедушке. О своем единственном дедушке.

 

* * *

 

Прошло время. Я вырос и женился на самой прекрасной девушке в мире. Одна за другой у нас родились две замечательные дочери. И теперь я иногда обращаюсь к своей единственной:

- Ваше величество, кушать подано.

Любимая одаривает меня королевской улыбкой. И я чувствую себя королем.

 

* * *

 

О, я знаю! Мой дедушка был заколдованным принцем, и расколдовать его могла только принцесса. Она должна была поцеловать его в губы.

Но встретить ее и полюбить нужно было прежде, чем душа зачерствеет от одиночества. Ведь для каждого принца своя принцесса. Так легко ошибиться. И потом ошибку трудно исправить. А чаще - невозможно.

 

* * *

 

И с годами я убеждаюсь все тверже: мой дедушка был настоящим заколдованным принцем. Как, впрочем, все мальчишки, все юноши и все мужчины. Если, конечно, они понимают, о чем я говорю.


Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?
222412  2000-06-18 17:08:30
Владимир Татаринцев
- С самого начала рассказ захватывает и удерживает внимание - мое во всяком случае удержал - и не какой-нибудь дешевкой вроде острого сюжета, порнухи или распутывания головоломок, даже не вычурным стилем, а легкостью, полурасслабленностью что ли, с какой автор "ныряет" в воспоминания детства, увлекая за собой и читателя, который невольно начинает сравнивать написанное с тем, что навсегда осталось в собственной его душе. Это приятно. И сделано все тонко, ненавязчиво, словом, в лучших традициях. В целом, мне понравилось, хотя кое-какие моменты и оставляют впечатление недоработанности. Например: * * * <С тех пор я не виделся с дедушкой, хотя он, наверно, живет и поныне и, надеюсь, здравствует. * * * С бабусей все обстояло наоборот. После развода с дедушкой она часто приезжала к нам в город и подолгу жила в моей комнате.> В каком смысле наоборот? По моему, такого двойногго толкования допускать все-таки нельзя. И концовка странная. Лично я испытал эффект резкого торможения. Во-первых, напрочь запутался в дедушках: <Я все время говорил "мой дедушка" или просто "дедушка", потому что у меня был один дедушка. Другой - умер до моего рождения от рака легких. А другой - погиб во время войны под Кенигсбергом в 1944-м году. Вот этот, погибший, был моим родным дедушкой. А живой - неродным. Так говорили взрослые. Но я не понимал, что это значит. У меня был всего один дедушка.> А во-вторых, автор делает, на мой взгляд, совершенно неожиданный вывод. Собственно говоря, дедушке в рассказе внимания уделено не так много, в основном описываются впечатления детства самого рассказчика. Одного абзаца о "короле и королеве" и о том, что все мужчины - принцы, т.е. потенциальные короли, явно не хватает, чтобы подготовить читателя к такой концовке. Впрочем, что это я все ругаю. Удовольствие от чтения получил, остальное - не так важно. Эпизод с неотрезанием ремня, по-моему, замечательный, да и не только он. А еще этот рассказ натолкнул меня на такую мысль: воспоминания детства, в силу их невыдуманности и силы воздействия на личность (ведь не случайно в сознании сохранились именно эти эпизоды, пусть даже в тексте и измененные) просто не могут быть не "живыми", т.е. в отношении этого немаловажного аттрибута художественного текста любому автору, приступающему к процессу сочинительства, можно быть спокойным. Возможно, именно поэтому этот жанр - да и любые мемуары вообще - сейчас переживает расцвет? Проще говоря, не знаешь о чем писать - пиши о собственном детстве, не ошибешься: так или иначе получится живенько. Я, упаси Боже, не намекаю на автора этого рассказа, человека несомненно талантливого. Скорее наоборот, именно его работа помогла мне прочувствовать эту самую "живость", которую я дерзнул предположить в основе жизнеспособности жанра в целом.

Русский переплет



Aport Ranker

Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100