Новые книги
14 октября 2006 г.

(Клод де Ла Фер. София мать Анжелики. Мангазея, Новосибирск, 2004. Авторизованный перевод со старо-французского: В. Куклин)

В новосибирском издательстве "Мангазея" (главный редактор Владимир Глинский) в серии "Формула любви" вышли две первые книги историко-приключенческого романа Клод де ля Фер "София мать Анжелики". Авторизованный перевод с французского Валерия Куклина (г. Берлин, ФРГ). Напомню: Анжелика та самая маркиза ангелов из знаменитого киносериала, снятого по роману французских писателей, выходцев из среды русской белогвардейской эмиграции, Анны и Сержа Голонн. Мать Анжелики, итальянская графиня София Аламанти, авантюристка, куртизанка и, как утверждали ее современники, настоящая колдунья, была знаменита в 17 веке куда больше, чем ее дочь. О ней и поведала подруга знаменитой авантюристки графиня Клод де ля Фер в своем почти забытом ныне романе. О чем роман? Понятно, прежде всего об "этом". В романе все вертится вокруг "этого", словно и не прошло с тех пор 400 лет. Высшей пробы знать и страсти, венецианские зеркала с двойным дном, немыслимые приключения на суше и на море от России до Амазонки, золотые дублоны и золотые же ночные вазы, умопомрачительные будуары и кружева, колдовские напитки и объятья, монархи и самозванцы, многочисленные приведения и даже новый образ в мировой литературе Пожиратель приведений. Короче, про большую-большую любовь. В принципе невозможную не только для домохозяек, студенток и журналисток, а и для жен банкиров и высших государственных чиновников. А раз роман про любовь, там, понятно, и ее атрибуты, лона, перси, взоры. Ну, и фаллос, конечно, не остров в Мраморном море и не спутник богини или планеты Венеры, но штучка, которую порой трудно не заметить.

"Оба раза она вырывалась из-под него и бегала нагая по замку, моля о защите, а он, тоже голый, держа в руках раскачивающий, как корабельная мачта в бурю, фаллос, носился с ревом за ней, и всем, кто видел его в тот момент, казалось, что из глаз юного Никколо сыплются искры".

Статистика подтверждает, что слово "фаллос" в романе ключевое. Компьютер бесстрастно выдает: в тексте оно встречается 46 раз. 37 во второй книге "Пожиратель привидений" и всего 9 в первой "Тайна замка Аламанти", из-за того, наверное, что она посвящена воспоминаниям престарелой героини о своем чистом непорочном детстве. А вот слово "лоно" употребляется всего 4 раза, причем один раз в качестве метафоры лона святой римской церкви. Оно и понятно, автор дама, а 400 лет назад дамы вместо слова "эмансипация" употребляли слово "фаллос". Впрочем, среди множества западных научных и псевдонаучных публикаций на эротическую тему легко отыскать сообщение о том, что сие слово ходило в быту в средние века в Европе и было чуть ли не тем "словечком", которым гордились все записные остряки.

Нельзя не обратить внимания на ретроспекции античных "вечных" сюжетов: "...тот вошел в меня весь, без остатка, вызвав одновременно в нас обоих громкий и протяжный стон, в котором было все: и благодарность, и радость, и любовь+" Подскажи кто Апулею сей пассаж, он бы и сам в последний момент заменил осла конюхом.

Признаться, некоторым описаниям (все с теми же атрибутами) позавидовал "белой" литераторской завистью.

"Из девятнадцатилетней дурехи я буду медленно, день за днем превращаться в молодую женщину, принимать ухаживания мужчин, любить их и дарить им свою любовь без оглядки, перепархивая с фаллоса на фаллос, как мотылек с цветка на цветок, живя мгновениями радости, сегодняшнего счастья, не задумываясь о дне завтрашнем, чувствуя бесконечность сил своих и представляя, что счастье быть молодой и здоровой вечно".

Или вот. На героиню, окруженную фаллосами, как частоколом, порой накатывает и нечто из русского золотого-серебряного века: "Любви хотелось мне в ту ночь, чистой, ясной, как слеза+ как песни служанок с задумчиво-печальными лицами, на которых играют отблески костра+" Не правда ли, Фет, Набоков? Упрежденные лет на 300.

И вот это переплетение откровенной "крутой", зачастую извращенной эротики и тонкой, почти невидимой, нередко изощренной чувственности создает ярчайшее полотно повествования, на котором узоры выписаны красками чистыми, как грезы дев невинных, и в то же время сочны, как грузинский шашлык или бразильский карнавал.

Но что странно! От крутого замеса любви даже ложка в этом вареве стоит колом, но почему, ответь, читатель, почему по прочтении только первых двух книг уже хочется воскликнуть восклицанием из этого же романа: "Господи! Что за глупое существо ты сотворил человека?"

Тут, похоже, и кроется ответ на вопрос, который я задал сам себе, как только открыл книгу: почему Валерий Куклин, проживающий ныне в Берлине, взялся за перевод этого романа, и что подвигло этого неулыбчивого, скандально известного, высококлассного художника, прозаика, драматурга, публициста, которого критики ставят в один ряд с Достоевским, Шаламовым, Солженицыным, взяться за вещь, посвященную жизни великосветской проститутки. Мало, что ли, сегодняшних?

Сегодняшний российский читатель (под "читателем" я разумею читателей обоего пола, и прежде всего, разумеется, женского) уже не с чужих слов знает о царящем на Западе сексуальном беспределе. И, думается, именно это обстоятельство подвигло Куклина на то, чтобы взяться за перевод этого произведения, которое, конечно же на фоне этого беспредела выглядит произведением кротким и высоконравственным. Хотя и создавалось за 200 лет до сказок братьев Гримм, в совсем дикие и безнравственные, уж поверьте, времена. По прочтении не покидает ощущение, что ты вернулся из поездки в дальние страны и времена, где близко познакомился с жизнью знатных семейств Италии, Франции, России, Речи Посполитой, Египта, с пленительной Софией, представительницей одного из самых могущественных родов средневековой Европы графов Аламанти, магов и чародеев, владеющих, по слухам, тайной сотворения философского камня и водившими дружбу с нечистой силой. После знакомства со знаменитой любовницей членов королевских дворов Италии и Франции, вдохновительницей вождя русских крестьян Ивана Болотникова, капитаном корсарского корабля Софией Аламанти, (она же графиня де ля Мур, маркиза Сан-Си), оставшейся в памяти народов Европы, как эталон женской красоты и авантюризма, право, не хочется больше никаких знакомств. Вот и я, прочел, отложил книгу и задумался: а ведь в такую девушку не грех влюбиться и на старости лет, уж она-то мертвого воскресит, в отличие от умненьких, но пресных героинь ироничных детективов.

Мне довелось видеть в одном из музеев Чехии портрет Софии Аламанти. Признаться, он потрясает. Его не хочется описывать словами, так как они будут бледнее красок. Чтобы как-то передать впечатление от портрета, это Настасья Филипповна, описанная Достоевским, или Незнакомка Блока. Клод де ля Фер тоже удалось это.

Книги о Софии Аламанти, как говорится, на любой вкус. Даже по стилистике они приятно отличаются друг от друга. Первая книга просто сказочная (не в смысле, сказки, а красивого описания) история о маленькой девочке, ставшей могущественной дамой. Вторая написана в жанре готического романа с изобилием мистики и крайне запутанных сцен, повествующих о самом удивительном и необычном событии, случившемся в жизни Софии Аламанти и о том, как будущая мать великой Анжелики сумела выкрутиться из совершенно безнадежной ситуации. В подготовленных к печати третьей книге "Во Флоренцию! Во Флоренцию!" и в четвертой "Любовный зуд" повествуется о приключениях Софии в городе своей юности Флоренции, потом во Франции, о встречах ее с известными русскому читателю историческими фигурами и их личной жизнью.

Однако специально оговорюсь: я не поклонник таких романов, в которых эрос, как Гулливер корабли лилипутов, тянет за собой послушных ему читателей. Годы не те, страсти не те, да и природа, увы, не та. Но, каюсь, увлекся. Открыл книжечку и глотал страницу за страницей, без всякого, чуть не сказал сексуального, принуждения, пока не проглотил и первую и вторую книги романа. Тема, как знойная мелодия, струилась сама собой, стремительно, изящно, пленяя тем, что она всамделишная, доподлинная. Где ты, сударь и сударыня, читал любовную хронику какой-нибудь девицы Пелагеи из того же XVI века, оставившей в дураках сотни стрельцов, десятки попов, купцов, колдунов и самого царя Иоанна Васильевича Грозного? Хоть что-то близкое тебе попадалось, читатель? Уже одно это заставляет с замиранием сердца следить за перипетиями повествования, нешуточными, порою прямо-таки сказочными, но не теряющими от этого истинности, страстями. И при этом, удивительно, совсем нет пошлости, бьющей через край в большинстве газет, журналов, телеканалов.

По прочтении первых двух книг и рукописи третьей я понял, что "это" не главное в данном романе. Стало ясно, чем дальше будем мы углубляться в его ткань, тем больше погрузимся в глубины не только эротического свойства, но и в сеть хитросплетений европейской политики того времени, отголоски которой не только не потухли сегодня, но и разгорелись с новой силой. Одна из тем романа, увиденная воистину неженским глазом, проникновение на территорию православной Руси, экспансии католицизма, с целью заместить исконную православную церковь только атрибутами католицизма и протестантизма. Сегодня, и это не новость, культ католического верования проникает и в Сибирь, вытесняя православную церковь. Чувства верующих православных людей отказываются принимать такие акты, как благословение Папой римским однополых браков, канонизации в XX веке около тысячи новых святых, которые при жизни не были христианами, выставку в некоторых лютеранских приходах женского нижнего белья и противозачаточных средств, с целью увеличения количества прихожан, за что пасторы еще и получают поощрения от епископа. В русской православной церкви этого просто немыслимо даже представить.

София Аламанти и вслед за ней Клод де ля Фер как знали, что этот роман, насыщенный эротическими наблюдениями великой нимфоманки, надолго попадет в список запрещенных книг. "В то переломное время истории между Средневековьем и Новым временем, замечает переводчик, никто не пытался даже приблизиться к пониманию проблемы интимной жизни человека через его отношение к своему телу, как предмету вожделения представителем противоположного пола, и к анализу ощущений, которые позволяют большинству людей не только ликвидировать последствия всякого рода стрессов, но и, получив наслаждение оргазмом, быть вдвойне счастливым от того, что партнер (либо партнерша) получили удовлетворение от соития с вами. На все подобные темы в те годы в Европе были наложены табу, благодаря которым при полном сексуальном беспределе сохранялся во всех слоях общества на всех континентах институт семьи, как способ сохранения человеческого рода. Именно потому все существующие в середине 17 века конфессии римско-католическая и лютеранская, англиканская, а также производные Тридцатилетней войны религиозные течения налагали запрет на всякое упоминание о мемуарах Софии Аламанти и романа К. де ля Фер, как в исторической, так и в медицинской научной литературах".

Именно этого опасалась и сама Софии:

"Нет, не для того проводила я долгие часы за описанием своей пусть даже беспутной, но во многом достойной жизни, чтобы какой-нибудь там католик-анабаптист-лютератнин уничтожил мой труд во имя своего идиотского понимания правды и права человека на жизнь. Вся грызня их друг с другом, есть лишь политика, дело недостойное и мелкое в сравнении с настоящей жизнью той самой, например, что прожила я. И пошли они все к Дьяволу в задницу со своей борьбой за мою душу!"

Что ж, хотел высмеять, обличить, а не смог пойти против самого себя. Признаю свое поражение, сдаюсь. Этот роман куда достойнее самых "убойных" постмодернистских штучек и иронических детективов, в которых автор (в подавляющем большинстве случаев, тоже женщина) любуется смертью, иронизирует над трупом или над способом умервщления, играет словами, как стразами, возбуждая в душе читателей такое же дешевое побрякивание и позвякивание. У Софии Аламанти и у Клод де ля Фер все серьезно. Прежде всего потому, что героиня сама не однажды была на грани жизни и смерти; потому, что смерть не терпит иронии, потому что жизнь это игра судьбами, а не словами.

Хитросплетений сюжета, смачно выписанных характеров, от Софии и ее отца до последнего нищего хватит для того, чтобы окунуться в ту эпоху с головой, и почувствовать ее не только умом, сердцем, но и кожей, и даже селезенкой. И вот мы подходим, как мне кажется, к разгадке, почему же писатель-реалист В. Куклин забросил свои критические статьи, публицистику, гражданственную прозу и надел на себя переводческий хомут. Да в нашей жизни нет этих простых святых чувств, как бы утверждает он вслед за мудрой Софией. Все синтезировано и все синтетика. На прилавке мозги ученых, женское и мужское мясо, и в зависимости от сорта, продается и покупается. А в Штатах еще и под прикрытием феминизации, которая являет вовсе не силу женщин, а крайнюю степень их слабости, так как они разучились и не могут пользоваться главным своим оружием, данным им от Бога, женской красотой, женским естеством, женской привлекательностью. От бессилия, что они все меньше интересуют мужчин, женщины занялись своими правами, тогда как лучше бы разобрались в своих чувствах не вообще к мужскому полу, а конкретно к Майклу, Ричарду, Полу.

Хочется закончить статью словами Валерия Куклина из его Послесловия к третьей книге "Софии": "Мир со времени написания романа графиней де ля Фер изменился кардинально. На наш взгляд, вовсе не к лучшему. Изменилась система ценностей, нравственных постулатов, форма взаимоотношений людей. По сути, в настоящее время остался один способ естественного контакта людей постель. Да и то многие при этом включают телевизор. Как и что потеряли мы с приобретением телефонов, Интернета, сверхскоростных машин и прочей в общем-то дребедени, рассказывает роман о Софии Аламанти. По сути, человек за прошедшие столетия не изменился, он по-прежнему желает любить, быть любимым и испытывать благодарность за любовь к себе. Вот о чем эта книга+"

Copyright (c) "Русский переплет"