Будьте уверены, я всегда, когда есть возможность, внимательно читаю Ваши статьи.

Небольшой комментарий к Вашему замечанию о нехватке юмора на страницах ДК РП. Этот небольшой комментарий принадлежит известному отечественному историку В.Похлёбкину.
"Смех - свидетельство неполноценности, ущербности, низости", - говорит Аристотель. И эти слова повторяет А.С.Пушкин, объясняя, почему именно комедия признана низменным жанром и почему в России, у русского народа, усваивавшего с IX в. греческую культуру через религию, "зубоскальство" признано одним из самых отрицательных свойств человеческой натуры, и потому презирается как "скоморошество", "юродство", как показатель несерьезности и неполноценности. "Смех без причины - признак дурачины". В XX в. в этом смысле происходит резкий поворот и сдвиг в русской литературе. В ней появляются писатели-смехачи, начинают проникать переводные произведения западных юмористов - Джерома К.Джерома, О.Генри, Марка Твена, но лишь в советское время появляются "отечественные" "иностранцы еврейского происхождения по юмористической части" - Илья Ильф, Леонид Ленч, Михаил Зошенко, не говоря уже о "мелкоте", "мелкотравчатых хихикалах" - Дыховичном, Слободском, Райкине и их сегодняшних эпигонах.

Для русского национального характера типична уничтожающая сатира, разящая, давящая, беспощадная, как у Салтыкова-Щедрина, но смешки да хаханьки, так называемый "беззубый" (а на самом деле пошлый) юмор, никогда не был свойственен ни русской национальной культуре, ни русскому характеру, ни русским историческим условиям. Смешки да хаханьки - чисто южное явление, следствие исторически сложившейся беззаботности. И в том, что Чехов выросший на полугреческом-полуукраинском юге, в том углу Новороссии, где русской культуры вообще не существовало до 20-30-х годов XIX в. и где русское население стало притекать только после отмены крепостного права, стал первым русским писателем-юмористом, была своя историческая закономерность: на русском Севере, в великорусском Центральном районе Срединной России, среди русского коренного населения, писателя, способного хихикать и даже просто смеяться, скалить зубы прилюдно, не могло просто возникнуть и не возникло. Всех юмористов-литераторов, которые захотят опровергнуть подобное утверждение, достаточно просто слегка "колупнуть" на предмет их национального происхождения, чтобы сразу понять, что в их "юморизме" и склонности к смеху заложено слишком "южное".

Мне кажется, очень верное наблюдение.

Пытаетесь спровоцировать меня на не имеющие отношения к теме рубрики разговоры? ВМ этого не любит и будет прав, приступив к забаниванию, но по справедливости начать должен с Вас.
Возвращаясь к баранам, должен признать, что мне понятны Ваши сомнения, а пара мАксим, пришедших мне в голову сей минутой, хотелось бы надеяться, позволит объясниться: Привычный ко лжи обречен на неверие или Привычка лгать обязывает к сомнениям. Это я сварганил для сведения того, кто прожив некоторое время во лжи, не пытается представить себе другой способ существования. Чтобы не быть голословным сошлюсь на Ваше собственное упоминание (41838) личности, едва ли не более мерзкой, чем Ваш Padrone, но о котором вам обоим совершенно определенно известно, что он не уголовник и никогда не совершал ему инкрименируемого. Т.е., единожды солгавши, Вы уже более не в состоянии адекватно оценивать происходящее, видеть разницу между плохим и хорошим и отличать правду от лжи.
Желая покончить с этой непродуктивной темой добавлю: не имею никаких резонов что-либо скрывать, включая естественную брезгливость к нечистым на руку и грязным на язык. И еще раз уточняю: никогда не жил в Бостоне и, по понятным причинам, не был и не буду вашим товарищем. Так - яснее?

Вот так лениво он всех по холке потрепал, свысока, с высоты своего полета, так сказать. Все -- клоуны, а он -- один трезвый, обьективный, искрометный и остроумный (простите, Валерий, если не все Ваши воображаемые эпитеты к себе любимому перечислила)наблюдатель. Только должна Вас разочаровать, милейший Валерий, Вы -- часть всего этого спектакля, и, судя по всему, часть не равнодушная, не могущая потому быть обьективной, живая и активная часть. Как не признанный пока ни кем, кроме Вас, мастер пиара, должна Вам заметить, что сейчас Вы занимаетесь обыкновенным пиаром для себя самого, незамысловатым и откровенным пиаром. Был уже здесь такой обозреватель, который сам себя в зеркало своих амбиций обозревал. Юлий Борисович его зовут. А где он теперь? Впрочем, люди никак не хотят учиться на чужих ошибках. Им непременно каждому свои грабли нужны. Кстати, о птичках. Расскажите уважаемой публике, чем Вам маленький и никому не перешедший дорогу, "День" насолил, что Вы аккурат раз в высказывание его поминаете? Неужто тем, что авторица сентиментальных текстов из Канады является членом его редколлегии? Или Вы уже успели с кем-то из его авторов повздорить на просторах сетевой паутины, и теперь занимаетесь мелкой местью? Вполне возможно и первое, и второе. Да вот еще, Вы настойчиво пытаетесь доказать неполиткорректонсть этого издания и в пример теперь уже приводите деяния кого-то из Германии. Дорлжна Вас и в этом случае огорчить. Нет среди редакционной коллегии никого из Германии. Это называется, знаете как, то, что Вы делаете? Называется подтасовкой фактов, по большому счету клеветой, но я, как и прежде, надеюсь, что это результат Ваших поспешности и недальновидности. Впрочем, может Вы имели ввиду кого-то из авторов журнала. Повторюсь, День -- издание не политическое и статей такого характера не публикует. А о том, у кого, что из авторов на уме я даже в плане нежно мною любимого РП поручиться не могу. Вот хоть Вас в пример взять.

Уважаемый Игорь,
я бы выделил в Вашей записи пару моментов.

Во-первых, Вы, кажется, уверены в возможности рационального познания истины, сформулируем это так. Я же, хотя и не чужд по роду своей профессиональной деятельности рационального мышления, тем не менее полагаю, что рациональное (философское, научное) познание истины невозможно в принципе.

Остановлюсь на философии, что отчасти навеяно посещением Вашего сайта.

Конечно, не все течения в современной философии озабочены поиском истины, но те из них, для которых этот вопрос существует предлагают такой ответ: истина это искомый результат деятельности "чистого" разума, ибо истина рациональна и может быть выражена в конкретных понятиях и суждениях.

Однако это утверждение вызывает большие сомнения, мягко говоря. И вот почему.

Во-первых, язык философии, т.е. все представления, понятия и категории суть отражение нашей деятельности. И даже если допустить, что существуют априорные понятия, то мы всё равно наполняем их конкретным содержанием, отражающим наш опыт. Совершенно естественно поэтому, что все философские конструкции ограничены нашим четырёхмерным пространством-временем по-другому и быть не может. И даже если бы кто-либо и сумел бы слышать язык или созерцать реальность, выходящие за понятийные пределы окружающего нас четырехмерного мира, то передать эти ощущения он всё равно не сумел бы ввиду отсутствия соответствующих понятий в языке. Апостол Павел так прямо и говорит: И знаю о таком человеке ... что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор. 12, 3-4). [Очевидно, что подобный опыт невыразим в словах; нельзя дать словами адекватное представление о Боге, невозможно дать определение Бога, ибо нельзя поставить пределы определить беспредельное. Ну а поскольку при рациональном познании критерием познания является единственно рассудок, то совершенно логично, что всё, что он вместить в себя неспособен, всё, выходящее за пределы этого мира, объявляется не существующим.]

Помимо этого принципиального ограничения положение усугубляется также и тем, что все понятия весьма неопределённы. Слова многозначны. В силу этого их использование не даёт возможности делать логически однозначные выводы. О чём В. Гейзенберг выразился вполне определённо: "Значения всех понятий и слов, образующихся посредством взаимодействия между миром и нами самими, не могут быть точно определены... Поэтому путём только рационального мышления никогда нельзя прийти к абсолютной истине" (из работы "Физика и философия").

Интересно, что самоё развитие философии привело её к осознанию своей ограниченности.
Начиналась философия с вопроса о том, что лежит в основе бытия, или, выражаясь философским языком, "что есть безусловно сущее?" Поскольку переменчивый окружающий мир не мог быть признан безусловно сущим, то греки первые европейские философы в качестве первоначала догматически постулировали то, что могло быть усмотрено лишь метафизически: вода, воздух, огонь, апейрон, число. Однако подобный догматический подход да ещё и при наличии столь разноречивых ответов не смог удовлетворить человеческий разум: человек начал искать безусловных доказательств истины. От постулирования онтологической цели человек перешёл к её логическому оправданию. [Этот принципиальный поворот в гносеологии теснейшим образом связан с эпохой Возрождения и последовавшей затем Реформацией: это различные стороны одного процесса духовной эволюции-инволюции-апостасии, но речь сейчас не об этом.]
Предполагалось, что эта цель рациональное постижение истины безусловно достижима с помощью основного инструмента познания логического анализа, этого, по выражению И.В. Киреевского, "самодвижущегося ножа разума", не признающего ничего, кроме себя и личного опыта. С началом Нового времени умозрение стало на путь тотального сомнения. Именно, если находиться в рамках строго "научного подхода", то прежде чем решать вопрос о подлинно сущем, следовало поставить (и разрешить) вопрос о существовании самого этого сущего вопрос о бытии бытия. Но прежде чем ответить и на этот вопрос, следовало убедиться познающей способности разума, убедиться в том, что мышление в состоянии адекватно постигать реальность. И в первую очередь убедиться в том, что мышление способно познать самоё себя, т.е. доказать истинность своего мышления... через своё же мышление. Круг замкнулся. Сомнение, призванное возвести философию на высший уровень достоверного знания о бытии, завело её в глухой тупик, к осознанию своей полной неспособности сказать что-то достоверное о самом главном.

Таким образом, вопрос об истинности рационального философского познания невозможно разрешить в рамках самого рационального мышления, так как философия в принципе не способна выйти за пределы той рационально-эмпирической данности, которая очерчена кругом её логико-понятийного аппарата. (Уместно также вспомнить, что, согласно второй теореме Гёделя о неполноте формальных систем, нельзя доказать даже непротиворечивость математики; что уж тут говорить о философии!)

Вывод отсюда такой: на пути рассудка нельзя достоверно "доказать истину". Однако это совсем не означает, что истины вообще нет и не существует никакой другой возможности её познания. Кроме рационального (и эмпирического) способов познания есть и другой путь религиозный.

Здесь я перехожу ко второму моменту Вашей записи. То чувство, о котором Вы говорите в своих стихах, имеет, на мой взгляд, мало общего с тем чувством, о котором говорил я, цитируя С.Н. Булгакова. Если и есть ощущение Бога в Ваших стихах, то этот Бог пантеистический, полностью растворённый в природе, Бог Спинозы и Соловьёва. И вызываемое чувство это чувство восхищения природой, восхищения поразительной её целесообразностью и красотой. Булгаков же говорит о другом.

Вот ещё один пример из жизни подвижника 20 века (ум. в 1963 г.) игумена Никона (Воробьёва) (цит. по: А.И.Осипов "Путь разума в поисках истины", 4-е изд., М., Сретенский монастырь, 2002).

Жажда познания смысла существования, познания истины у него была так велика, что он, будучи студентом, все свои последние копейки, часто в прямом смысле слова оставаясь без куска хлеба, тратил на книги. А читать удавалось только ночью. Сначала он весь ушел в науку. Следил за всеми последними ее достижениями. Надеялся, вот-вот наука скажет последнее слово, и вся истина будет открыта. Увы, чем больше он узнавал, тем больше разочаровывался в ее возможностях сказать что-либо о смысле жизни. Этот вопрос науку, оказывается, вообще не интересовал.

Обратился к философии. Изучил французский и немецкий языки. Одно время особенно увлекся А. Бергсоном. Благодаря потрясающей работоспособности и незаурядной талантливости, его познания в философии достигли такого уровня, что даже преподаватели, иногда, обращались к нему за консультацией. Однако и погружение в философию не принесло ему желаемых результатов. "Изучение философии, говорил он в конце своей жизни, показало: каждый философ считал, что он нашел истину. Но сколько их, философов, было? А истина одна. И душа стремилась к другому. Философия это все суррогат; все равно, что вместо хлеба давать жевать резину. Питайся этой резиной, сыт будешь? Понял я, что как наука ничего не говорит о Боге, о будущей жизни, так не даст ничего и философия".

В 1914 г. он, блестяще окончив реальное училище, предпринимает последнюю попытку найти смысл жизни вне Бога, вне Церкви поступает в Петроградский Психоневрологический институт. Но здесь его постигло не меньшее разочарование. "Я увидел: психология изучает вовсе не человека, а "кожу" скорость процессов, апперцепции, память... Такая чепуха, что отвратило тоже самое". После первого курса он ушел из института. Наступил тяжелейший духовный кризис. Стала приходить мысль о самоубийстве.

И вот однажды летом 1915 года, в Вышнем Волочке, когда он вдруг с особой остротой ощутил состояние полной безысходности, у него, как молния промелькнула мысль: а что если действительно Бог существует, должен же Он открыться? И он неверующий! из глубины души, почти в отчаянии воскликнул: "Господи, если Ты есть, откройся мне. Я ищу Тебя не для каких-нибудь земных целей. Мне одно только надо: есть Ты или нет Тебя?" ... И Господь открылся! Открылся так, что "я воскликнул: "Господи, пусть со мной будет что угодно, какие угодно скорби, какие угодно мучения, только не отринь меня, не лиши меня вечной жизни". Я от всей души, совершенно сознательно говорил: "Ничего мне не надо, никакой семейной жизни, ничего не хочу, только устрой так, чтобы мне не отпасть от Тебя, быть с Тобой".

"Невозможно передать, говорил отец Никон, то действие благодати, которое убеждает человека в существовании Бога с силой и очевидностью, не оставляющей ни малейшего сомнения. Господь открывается так, как, скажем, после мрачной тучи вдруг просияет яркое солнце: ты уже не сомневаешься, солнце это, или фонарь кто-нибудь зажег. И Господь так открылся мне, что я припал к земле со словами: "Господи, слава Тебе, благодарю Тебя. Даруй мне всю жизнь служить Тебе. Пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня, только дай мне не отпасть от Тебя, не лишиться Тебя".

Вот о каком чувстве я говорил. Вот какое чувство переживания Бога является причиной возникновения любой религии, её источником. А совсем не потому возникает религия, что кто-то решил её создать, выражаясь Вашими словами, "для утешения рабов и как удобную сказку-миф для управления ими со стороны Власти". (Кстати сказать, историкам известен тот факт, что исчезновение рабства в древнем мире является следствием распространения христианства; поэтому "замысел", если таковой существовал, должен был преследовать цель упразднения рабства, а вовсе не "утешения рабов".)

Ну и последнее. Вы говорите:
я настаиваю, что это мы сами судим себя за свои грехи, и видим во вне подтверждение этому, благодаря знанию о свойствах и устройстве мира и нас самих, и знанию о том, как надо, а как не надо поступать.

Я отчасти соглашусь с Вами. Во всяком случае, с христианской точки зрения (подчеркиваю не с общерелигиозной, а с христианской) дело обстоит таким образом, что наказывает нас не Бог, а мы сами. Процитирую преп. Антония Великого (выделения жирным шрифтом мои):
Бог благ и бесстрастен, и неизменен. Если кто, признавая благословенным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает, однако же, как Он (будучи таковым) о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним; то на это надобно сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Божеству было хорошо или худо из-за дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым; а мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом - по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога - по несходству с Ним. Живя добродетельно - мы бываем Божиими, а делаясь злыми - становимся отверженными от Него; а сие не то значит, чтобы Он гнев имел на нас, но то, что грехи наши не попускают Богу воссиять в нас, с демонами же мучителями соединяют. Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах, то это не значит, что Бога мы ублажили и Его переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу уврачевав сущее в нас зло, опять соделываемся мы способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, - есть то же, что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения.

Углубляться дальше не буду и так слишком много написал.